Пусть уже догорит

Так расскажите мне про вашу родину. Какая она? До художника с ней все было хорошо или вы просто старались про это не думать? Горит ли там свет в окнах в летние сумерки?

Фото: Михаил ФРОЛОВ

Двадцать лет назад мы с дедом сидели в бане и считали, сколько человек живет в деревне. Получалось мало - чуть больше ста. Дед удивлялся, потом расстраивался, считали заново - и все равно выходила та же самая сотня.

Я не удивлялся, хотя знал эту деревню в тверской глубинке во времена, когда там было три сотни жителей. Все школьные годы я приезжал туда на летние каникулы, на зимние, на весенние и осенние, на все. И всё, что происходило с ней и ее соседями, происходило на моих глазах.

Уже тогда, гуляя с собакой по полю, можно было обернуться и, всмотревшись, увидеть вдалеке белую точку - колокольню разрушенной церкви. Когда-то это было тысячное село - центр уезда. Теперь там то же самое, что и везде - пятьдесят домов, полторы сотни жителей, ребристый каркас пустого купола храма.

Можно было повернуться в другую сторону и через поле увидеть березовую рощу. Там тоже когда-то были церковь и большая деревня, но я ее уже не застал. От нее осталось только кладбище под этими самыми березами.

Мы с дедом косили каждый год между яблонь на месте домов, от которых не было и следа. И я смотрел по сторонам, пытаясь представить - а как тут было, когда стояли дома, ходили люди, шла жизнь. Так археолог на раскопе Старой Рязани поднимает голову - здесь двор был, там колодец, а дорога где? Невозможно было понять - полвека назад жили люди, а теперь просто поле.

В деревне еще в трех километрах дальше жила моя бабушка. Сто лет назад там было пять мельниц с запрудами. Глядя на тонкий ручеек с микроскопическими рыбками, я пытался представить это людское полноводье вокруг, не получалось.

Я искал там ровный клочок земли, чтобы устроить для детей футбольное поле. Не нашел. Когда-то везде тут что-то было, ландшафт весь исковеркан бившей ключом жизнью, ушедшей из этих мест.

Ничего не осталось.

Я проезжал через деревню своего детства этим летом. Два десятка жителей, десяток жилых домов, в половине из которых московские дачники. Прямо посредине, там, где мы по вечерам играли в волейбол - несколько команд навылет - растет лес.

И так везде.

Летом из Москвы выезжаешь в пятом часу утра, чтобы проскочить все пробки, и восемьдесят километров по извилистой дороге, свернув за Тверью с трассы, едешь радостным утром. Конечно, ты видишь по бокам и обвалившиеся крыши, и пустые окна, и траву, которой все заросло. Но утро и солнце смиряют со всем.

Но обратно из-за тех же пробок выезжать нужно в ночь, часов в девять вечера, и ехать по этим деревням в сумерках страшно. Они все мертвые. Я однажды специально считал - за 60 километров до города Лихославль лишь в трех домах горел свет. Три дома на тридцать деревень.

Знаете, что останется ото всего этого еще через двадцать лет? Я знаю. На этой лихославльской дороге есть одно место. Может, век назад, а может - два, местные мужики выложили двести метров крутого подъема брусчаткой, чтобы в осеннюю грязь можно было въехать наверх. С ней и сегодня ничего не сталось. Она лежит среди ям и рытвин памятником непонятно чему.

Может век назад, а может два местные мужики выложили двести метров крутого подъема брусчаткой, чтобы в осеннюю грязь можно было въехать наверх

Фото: Дмитрий СМИРНОВ

Я иногда останавливаюсь там, чтобы услышать, как быстро бежит время.

Так выглядит моя Родина. И малая, и большая.

Вы говорите, псевдохудожник ради хайпа сжег семь домов в брошенной деревне, назвал это "Родина" и это кощунственно? Сделав то, что через десять лет сделает время, он поглумился над страной, деревней и вообще всем-всем-всем?

Так расскажите мне про вашу родину. Какая она? До художника с ней все было хорошо или вы просто старались про это не думать? Горит ли там свет в окнах в летние сумерки? Расскажите. Я хочу вам позавидовать.