Будут ли новые Тургеневы и Толстые в русской литературе XXI века

Гость августовской встречи в клубе «Импрессум» - молодой и талантливый писатель из Санкт-Петербурга Вадим Левенталь.

Литература как зеркало времени

– Хочу начать наш разговор с вопроса: отражает ли современная русская литература ключевые тенденции нынешнего века со всеми его катаклизмами и причудами, как отражали проблемы девятнадцатого века книги Толстого, Достоевского, Тургенева, а начала двадцатого – Чехова, Горького, Бунина?

– Давайте начистоту: сегодня мы с вами не знаем, какие проблемы начала ХХI века через столетие будут казаться ключевыми. Тем не менее спектр вопросов, которые волнуют современных писателей, очень широк - от глобальных философских проблем до проблем, связанных с частной жизнью людей, с её изменением под влиянием огромного количества самых разных обстоятельств.

- Когда и из чего, на ваш взгляд, родилась новая русская литература?

- Мне кажется, отсчёт надо начинать с 1991-го года. Русская литература вошла в новые времена с огромной обоймой советских писателей, которые продолжали жить и работать. Но читателю было необходимо, чтобы ему дали какую-то объяснительную модель: что происходит со страной, с обществом, со всеми нами. По моему мнению, три романа Виктора Пелевина - «Чапаев и пустота», «Generation „П“» («Поколение „П“»), «Священная книга оборотня» - „полностью описывают 90-е годы.

Это совсем не психологический реализм, к которому мы привыкли в школе по текстам Толстого и Тургенева и по советской литературе, но, тем не менее, оказалось, что эта новая действительность может быть описана только таким вот странным, полуфантастическим образом. Не случайно Пелевин считается одним из ключевых писателей современности. Он работает до сих пор, каждый год выпускает по роману. Другое дело, что в творческом плане у него нет последователей, он не создал школы.

– А кто-то создал?

– Большую мощную школу, которая определила лицо русской литературы 2000-х, создал Эдуард Лимонов. Он начал работать ещё в советские времена, пусть и не в Советском Союзе, а 1991-м у нас был опубликован его роман «Это я – Эдичка». Он работал и далее с бешеной энергией, выпуская каждый год по книжке, а то и по две. Разумеется, по его поводу, как по поводу любого писателя, возможны споры, и они идут. Но я считаю, что ранний Лимонов - абсолютно блистательный писатель, обожаю его романы «Это я – Эдичка», «Подросток Савенко», «Книга воды». Но в то же время довольно спокойно отношусь к тому, что он делает последние лет пятнадцать. Но что нельзя отрицать – Лимонов создал огромную школу молодых писателей, которые пришли за ним и именно на него ориентировались в своём творческом методе, творческой манере.

- Пример, как говорится, оказался заразителен?

- Это точно. Как книжный редактор я читал в то время огромное количество так называемого «самотёка», который приходит в издательство. Среди поступивших рукописей очень многие были «под Лимонова». Это выглядело довольно смешно: молодые не учитывали, что искренняя исповедальность в прозе интересна лишь в том случае, если интересна сама личность и сама биография пишущего. Но очень показательно, что огромное количество людей старались писать под Лимонова, подпав под его очарование.

- Ну а успешные ученики в лимоновской школе тоже были?

- Были и немало. Целый ряд хороших писателей вышел именно из Лимонова, из его творческой манеры, которая соединяет в себе непосредственность высказывания, максимальное сближение автора и рассказчика, плюс серьезную политизированность текста. А еще иной взгляд, может быть, странное смешение идей, которые европейская интеллектуальная традиция относит к «левому» и к «правому» дискурсу. У Лимонова и его последователей – Сергея Шаргунова, Захара Прилепина, Романа Сенчина, Андрея Рубанова, Германа Садулаева – идеи этих разных дискурсов легко соединяются. У примкнувшего к ним Михаила Елизарова - на мой взгляд, одного из лучших современных писателей, - другая творческая манера, при том, что он разделяет, как мне кажется, базовые ценности этой компании.

Герои рождаются на перекрёстках эпох

– Самый известный из последователей Лимонова, конечно, Захар Прилепин?

– Объективно - да, один из самых известных – Прилепин, который создал в литературе главного героя нулевых. Могут быть разные точки зрения на художественные достоинства его романа «Санькя», но совершенно неоспоримо: именно Захару повезло ударить в самую главную болевую точку. Главный герой нулевых и в литературе, и в общественно-политической жизни – молодой нацбол, как бы парадоксально это ни прозвучало.

Второе важнейшее явление в нулевые – группа, которая называла себя «петербургские фундаменталисты». Их много, но ключевые имена: философ Александр Секацкий, писатели Павел Крусанов, Сергей Носов. Генезис их творческой манеры – прежде всего литературная игра, ирония, внимание к языку. Никакой автобиографичности – максимальная выдуманность. «Петербургские фундаменталисты» активно работают до сих пор, но к концу нулевых – началу десятых годов они распались: просто объявили о том, что заканчиваются как литературное объединение, при том, что остались друзьями.

– А что же литература 2010-х годов?

– О ней говорить довольно трудно: для того, чтобы выделить какие-то структуры и нарисовать хотя бы схематичную картинку, нет минимальной исторической дистанции. Тем не менее, мне кажется, что главным объектом размышления писателя становится история России. Не случайно такой бешеный успех у романа Евгения Водолазкина «Лавр».

Это не значит, что раньше таких работ не было – в 90-е годы вышел роман Владимира Шарова «Репетиции», один из лучших русских романов последних 30 лет. Попытки были. И блистательные! Но в десятые годы это стало абсолютным мейнстримом. Скажем, роман того же Сергея Носова «Хозяйка истории», в котором в парадоксальной форме рассказывается о брежневской эпохе. В этом невероятно смешном романе за юмористической, фантастической темой кроются нешуточные размышления о причинах развала Советского Союза и, вообще, о русской истории ХХ века.

Книги разные нужны, как и разная музыка

– Читая «самотёк», который шквалом обрушивается на издательство, можете ли пропустить что-то действительно стоящее?

– Думаю, у любого редактора найдётся пара случаев, когда он что-то пропустил. Я знаю одного издателя, у которого на столе лежал перевод романа никому не известной английской писательницы Джоан Роулинг «Гарри Поттер и философский камень», и человек год думал: неужели эту фигню надо печатать? Потом кусал себе локти.

– А литература, именуемая «женским романом», по вашему мнению, нужна?

– Скажем, я - точно не целевая аудитория этих книг, но огромное количество людей их читает. Для того чтобы книга дала тебе что-то новое или как-то тебя изменила, в ней должно быть что-то неожиданное – то, что выбивает читателя из седла. А эти книги устроены совсем по другому рецепту: если в новом детективе условной Дарьи Донцовой будет что-то неожиданное - ну, скажем, изысканный язык или нестандартные сюжетные ходы, - читателю эта книга не понравится.

– Как на эстрадном концерте: человек хочет услышать знакомые и любимые песни, а новые слушает не просто без энтузиазма – страдает до тех пор, пока не исполнят то, что он ждёт. Кстати, и на симфонических концертах публика с упоением слушает в исполнении «Виртуозов Москвы» «Венгерский танец № 5» Брамса, а на «бис» – «Мурку».

– Очень похожий эффект. Однажды я спросил человека, который имеет отношение к составлению филармонической концертной программы, почему в неё постоянно включают Чайковского и Рахманинова, ну, ещё Шуберта, Шумана и практически нет композиторов ХХ века, даже самых известных, опять же условно говоря, Берга, Шёнберга. Ответ: «Кто ж к нам придёт?». Все идут слушать Чайковского. Во-первых, его музыку прекрасно знают, во-вторых, всем известно: вот это, типа, культурно, вот этим надо наслаждаться.

– Вам Чайковский не интересен?

– Мне интересны композиторы ХХ века.

– Сейчас скажу ужасное: я не чувствую гармонию в их музыке.

– Её там нет, это другая музыка.

– А как насчёт вечного? Перечеркнём Толстого, Тургенева, да?

– Петербургский философ Александр Секацкий однажды назвал художественный музей кладбищем искусства. И это очень похоже на правду: мы приходим в музей, смотрим на картины, которые и так знаем по репродукциям. В сущности, это надгробные камни: здесь покоится прах великого Рембрандта, здесь покоится прах великого Леонардо. Это вовсе не означает, что в музеи не надо ходить или что их надо закрыть – мы же почитаем дорогие нашему сердцу могилы, ухаживаем за ними, посещаем по церковным праздникам кладбища. Эта традиция важна для человеческой культуры, это важная функция, одна из ключевых, и отказаться от неё невозможно, немыслимо.